ArabicArmenianAzerbaijaniChinese (Simplified)EnglishFrenchGeorgianGermanGreekKazakhKoreanPortugueseRussianSerbianSpanishTajikTurkishUkrainianUzbek

Нечисть на приходе. Прихожанки свечки на каноне переворачивают…

ведьма

Дак ведь раньше делала. И с коров снимала порчу, и с другой животины приходилось. Дело это несложное, если знаешь как. Только вот теперь насчет греха я сомневаюсь. Помогаешь так людям, а оказывается, что грех это — помогать Да… 

Так вот о нечистой силе. Веришь в нее или нет, это ничего не значит. Главное, есть она на твоем приходе или нет. Начал я внимание обращать, что некоторые мои прихожанки свечки на каноне переворачивают… 

Зачем они это делают, не понимаю. Но внимание стал обращать, кто так поступает. Ну, и перед причастием на исповеди спрашиваю. Некоторые


 

отпираются, а одна старушка, Ольгой ее звали, призналась. 

— Я, — говорит, — батюшка, не знала, что нельзя такого делать. 

— А, может, — спрашиваю у нее, — ты и еще чего не знаешь, можно ли делать, а делаешь? 

— Не знаю, — говорит, — батюшка. 

— Вот просят сейчас у меня одну корову исправить. Жвачка у нее, понимаешь ли, пропала. К ветеринару ходили, а только он ничего не может. Дак пришли ко мне, просят сглаз снять… 

Я согласилась, а теперь после нашего разговору и не знаю — уж не грех ли это будет, людям-то помочь? 

Такая ведь семья бедная… Вот говорит она мне так, а сама такая рябушчатая старушечка, в своих одежках на луковицу похожая. Посмотришь на нее, и заплакать хочется. 

А вопрос хитр о поставила. И главное, смотрит на меня и ждет, чего ей отвечу. — А сумеешь? — спрашиваю. — Дак ведь раньше делала. 

И с коров снимала порчу, и с другой животины приходилось. Дело это несложное, если знаешь как. Только вот теперь насчет греха я сомневаюсь. Помогаешь так людям, а оказывается, что грех это — помогать… — Значит, знаешь… 

А знаешь, как сделать, чтобы заболела корова? Можешь так сделать? — Дак это еще проще, чем исправить! Могу, конечное дело. — Ну, так вот, бабуся… — говорю. — Если испортить умеешь, то и не исправляй тогда.

— Почему? — Да потому, что один источник той силы в тебе — темный. И свечки на каноне тоже не переворачивай. Не бросишь этого занятия, к причастию не пущу! Очень старушенция тогда огорчилась. — Как же так? — говорит. — Ведь всегда делали такое?! 

— А теперь больше не делай. Такой вот у меня разговор состоялся. Хоть и на исповеди, а все в курсе, что мы говорили. Свечки в церкви перестали переворачивать, а все равно смотрю — что-то не то вокруг происходит. Какие-то черные кошки вокруг бегают… 

Идет вроде впереди человек, а приглядишься — нет никого там — только черная кошка лежит… Не по себе, конечно, в такую минуту становится, но я специально на это внимания не обращал. Живу спокойно, службы веду в церкви. 

А слухи, тени какие-то все приближались, приближались ко мне. То дочка что-нибудь странное на кладбище увидит, то матушка напугается. Старушечку, всю в черном, приметила, ходит вокруг могилки кругами и остановиться не может. Жена удивилась, смотрит на нее, пытается понять: что она такое делает. 

А старушенция, видно, почувствовала ее взгляд, обернулась, и выражение лица у нее, жена рассказывала, какое-то странное было — и злое, и одновременно растерянное. Вот посмотрела так, а потом вдруг исчезла. И прихожане тоже часто жаловаться стали, неладное происходит что-то. 

Одна фельдшерица, серьезная такая женщина, квартиру освятить попросила. Что-то, говорит, непонятное завелось. После двенадцати часов ночи существо какое-то материализуется. 

Чуть больше метра высоты. Белое. Бегает по квартире, гремит… А то дак рука откуда-то высунется и душить начинает… Ну что делать? Фельдшерицу я хорошо знал, на службы в церковь регулярно ходила. 

Пошел к ней… Квартира странная, пока шли по улице, все тихо было, а вошли в квартиру и что откуда взялось, как будто свадьбы во всех квартирах играют… 

Шум, треск, завывания, как будто песни поют… Ну, я молитвы прочитал положенные, всю квартиру водой святой окропил… Вернулся домой, лег, просыпаюсь от стука. 

Что такое, думаю. Форточка закрыта, сквозняка нет. Посмотрел на аналойный столик, а это он стучит, аж ходуном ходит. Я столик: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» — перекрестил и снова заснул. 

А утром просыпаюсь, смотрю — вся краска на полу под аналоем изгрызена. «Ну, — думаю, — недобрая душа это делала. Так дальше дело не пойдет» И вот, после обедни, говорю я проповедь и как бы, между прочим, добавляю: — Дорогие мои карги! Кто это так делает, я вас знаю. 

Кого в спину видел, кого сбоку. Так вот, имейте в виду, что я тут собираюсь служить долго. Я многих из вас переживу. И учтите поэтому, если не прекратите своими делами заниматься, как умрет кто из вас, так его мимо храма и пронесут — я отпевать не буду… 

В общем, в таком духе я свое обличение произнес и к вечеру смотрю, попадает к моему дому старушечка, одна из тех, что свечки в церкви переворачивала. В одной руке у нее рыба сушеная, а в другой — баночка с уже заправленными грибами. 

— Батюшка, — говорит, — уж простите меня. Я не знала, что это делать — Богу противно, вот и делала. И порчу наводила, и то делала, и это… Больше не буду грешить. Только уж и вы отпойте меня. 

Христом Богом прошу… — Ну, что ж… — говорю. — Раз покаялась, то у меня на тебя зла нет. А перед Богом покаяться приходи в церковь, на исповедь! — Спасибочки, — говорит, — батюшка! Обязательно приду. А это возьмите, это от всего сердца я. Откушайте, пожалуйста. 

Взял я сушеную рыбу, баночку с грибами, и вот с грибами этими такая нехорошая история приключилась. Матушка как раз вечерять собирала. Картошечка молодая отварена у нее была. Лучку в огороде нарвала. 

А тут грибки. Обрадовалась она, когда их увидела. Как раз, говорит, к постной трапезе… Ну, накрыли мы на стол. Помолились, как положено. А матушка, я еще тогда внимание на это обратил, как-то невнимательно к молитве отнеслась. 

Пока я молился, что-то на столе поправляла. Благословил я трапезу, сели мы вечерять… 

В общем, через два часа увезли мою матушку с сильнейшим отравлением. Слава богу, в больнице откачали ее бедную. Я только к утру и вернулся домой. Как же так, думаю, вместе с женою эти грибочки ел, а совсем ничего и не почувствовал, даже расстройства желудка не случилось… 

Помолился я Богу, попросил в молитве жену за невнимание простить. Потом думал прилечь отдохнуть, а тут сушеная рыба на глаза попалась. 

Только уже и не рыба, а какое-то месиво из копошащихся червей. Перекрестил я подарок этот, снес в отхожее место, выкинул… И домой уже не стал заходить. Пошел, церковь открыл, молюсь там. 

— Прости, — говорю, — Господи, меня грешного. Что же я удумал-то такое. Своим умом да хитростью с силою этой черной бороться! Сам себя, дурак я этакий, и перехитрил. 

Прости меня, окаянного, что в силе Твоей, в теплом Твоем заступничестве вроде как усомнился… Ну, и после этого как рукой сняло. И черные кошки куда-то пропали. И блазниться перестало. Чуть что, только почувствую — сразу в церковь. 

Помолюсь, и снова покой на душе, тишь… А матушка долго в больнице лежала. Уже совсем осень была, когда ее выписали. И хотя не напоминал я ей про то невнимание к молитве, но она, бедная, сама все поняла. Только радовалась, что Господь вразумил ее. 

Я, видя это, тоже рассказал про Божие вразумление. И про хитрость свою, и про молитву. Матушка меня поняла. И вот однажды, только поужинал я, из церкви вернувшись, матушка и говорит мне: — Пойди, отец. Посмотри. Там у крылечка женщина стоит какая-то. Вроде как насчет отпевания тебя спросить хочет. Очень просила тебя выйти. 

Ну, я думаю, приехала издалека, к службе не попала, надо идти. Оделся, выхожу на крылечко, а никакой женщины нет. Только дохлая кошка на крылечке лежит. Перекрестился я и, чтобы жену не пугать, отнес кошку в угол двора к отхожему месту, где ночные гости могилу-то копать начали, ну и зарыл там. Возвращаюсь домой, матушка спрашивает: — Договорился? — Да… — отвечаю. — Все в порядке. 

— Ну и хорошо… — матушка говорит. — Очень женщина жалкая была. Уж так просила меня, так просила, чтобы ты вышел. Слава Богу, что договорился добром. 

Не стал я ничего матушке говорить, чтобы не расстраивать ее, а на следующий день, уже ближе к вечеру, «Нива» к моему дому подъезжает. Выходит мужчина, такой представительный, и говорит, что матерь помирает. 

Очень просила, чтобы исповедать приехал, соборовать перед смертью-то. Ну, раз такое дело, надо ехать. Взял, что требуется, и поехал. И вот вводят меня к умирающей… 

Я ее сразу признал. — Ну-ну… — говорю. — Про грибочки, небось, свои перед смертью вспомнила? — Чего про них вспоминать? — она отвечает. — Не потому я, батюшка, так долго мучаюсь, что грибов тебе отнесла. 

Страшнее я дело совершила. Невестку свою убила. — Зачем же ты, карга старая, такое сделала? — спрашиваю у нее. — А не любила ее… — отвечает. — Легко было, вот и сделала. Только потом тяжесть почувствовала. Теперь уже и не отпускает — так тяжело. 

В общем, чего говорить пустое? Для себя ничего не прошу, потому что знаю: нет для меня ничего. А невестку ты, батюшка, отпой, как положено. Настасьей звать… — Крещеная была? — Здесь у нас все — крещеные. А Настасью отпеть ты и жене своей обещал вчера. Не забыл еще? — Помню, — отвечаю. — А чего сама-то не зашла в дом вчера? — Дак зайдешь к тебе, как же… Все двери и окна зааминены. 

Значит, отпоешь? — Отпою, — говорю. — Где она у вас похоронена? — Дак во дворе у тебя! — отвечает старуха. — Сам и схоронил вчера у отхожего места. Позабыл разве? Ничего я не сказал, перекрестился только. Потом старуху перекрестил, завыла она ужасно, закорчилась. 

Тут вбежал в комнату сын, который на машине меня привез, ничего не говоря, вытолкал из дома. Посадил в «Ниву» свою, отвез назад. Денег мне хотел сунуть, да я только руку для крестного знаменья поднял, он и уехал сразу… 

Священник вздохнул, завершая свой рассказ, и перекрестился. — А Настасью эту… — спросил я. — Вы отпели? — Отпел, — ответил священник. — Тут ведь какое дело получилось. Утром пошел я к председателю сельсовета нашего и рассказал ему, что старуха про могилу сказала. Не знаю, говорю, может, и наврала ведьма старая. 

А только нехорошо получится, если человек у отхожего места похоронен. Председатель сельсовета затылок почесал, а потом и говорит, что всякое может быть. А только если мы и пустую землю раскопаем, так никакого нарушения закона не произойдет. 

Чего же и не выкопать яму? В общем, раскопали мы. Действительно, женщина там оказалась. И главное — вроде как только сейчас и положенная. Ну, тут пришлось в милицию сообщать. Они тело увезли на экспертизу. С меня допрос сняли… 

Потом уж и не знаю, какое расследование вели. Только через несколько дней вызвал меня (это еще в прежние времена было) уполномоченный и попросил не распространяться насчет вскрытого захоронения. — А отпеть-то ее можно будет? — спрашиваю. — Слово у меня дано, что отпою. — Да, отпевайте, — говорит уполномоченный, — сколько хотите. 

Все равно ее у вас на кладбище и решено похоронить. В общем, привезли ее в гробу к нам в церковь, отпел я рабу Божию Анастасию. Потом похоронили ее… И вот что интересно… Когда отпеваешь, всегда чувствуешь или тяжесть, или легкость. 

Это, видно, зависит от того, в чьих руках душа человека находится. Да… Еще, бывает, тяжело отпевать тех, которых сжигают. Иногда и восемь человек отпоешь, а не устанешь так, как одного сожженного отпевая. 

— А ее, Анастасию эту, легко отпевать было? — Легко… — ответил священник. — Даже удивительно легко. Словно праведницу отпевал… 

И он перекрестился. Перекрестился и я, уже не решаясь дальше продолжать расспросы.

You may also like...

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *